Ольга Бешенковская
"Еврейская старина". Выпуск 6. Стихи на еврейскую тему.
www.berkovich-zametki.com
...Смысл поэзии я дерзнула сформулировать двенадцати лет отроду: „Поэзия
- петля над пьедисталом И робкая росинка на листке...“С тех пор даже и не пытаюсь. Может, и нет в этом вдохновенно эгоистическом занятии никакого смысла, и слава Богу...
Политика же - наоборот: здравый смысл, расчёт, и всегда - лицедейство. Здесь я абсолютно некомпетентна. Одно из двух: либо - политика, либо - поэтика...
Хотя до 1985-го поэты (и я не в последнюю очередь) как бы брали на себя функции народных депутатов... Тем более, что в традициях именно русской лирики - протест против тоталитаризма, пафос гражданского благородства. Таковы особенности нашей истории и, соответственно, нашей литературы. Может быть, к счастью, а может быть, и к оскудению - для неё...
("Russische zeitgenossische Schriftsteller in Deutschland"
Ein Nachslagwerk. Verlag Otto Sanger.
Herausgegeben von Elene Tichomirova unter
Mitwirkung von Ute Stolz)
Алексей Давыденков
Почти современные мемуары
Первая встреча… Это — сборник «Первая встреча», выпущенный Лениздатом в 1980 году, где опубликованы стихи молодых поэтов Ленинграда. Я смотрю в содержание и вижу фамилию «Бешенковская». Фамилия, вообще-то, у меня на слуху, но было ли что-нибудь еще в эту пору на слуху, кроме фамилии — я не помню. Я открываю сборник на указанной странице — и:
«Бросаю.
Но только сначала — босая,
В рубахе ночной,
Через город ночной —
Попрощаться…»
С этой минуты, у меня уже есть и будет на слуху нечто сверх фамилии. Притом, что в сборнике представлено немало авторов, знакомых не понаслышке, — он теперь то и дело будет пролистываться до этой страницы.
Следующий, 1981 год. Кто-то мне говорит о собрании в Клубе молодых литераторов (при ССП: Союзе Советских писателей, ЛО), — говорит: ждали Ольгу Бешенковскую, она так и не пришла, — а затем выяснилось, что она в это время отправилась на совершенно другое сборище, в Доме-музее Достоевского… типа, «литобъединение имени Достоевского»… Именно так мне впервые был аттестован «Клуб-81».
Год 1982-й или 83-й, — я захожу в одну из наших (герценовского пединститута) котельных, где несет вахту поэт и переводчик Лена Дунаевская, — и она мне весело сообщает: только что заходила Оля Бешенковская, хочет устраиваться к нам кочегаром, сейчас с начальством отправилась говорить. Далее мы, уже оба веселясь, обсуждаем перспективу того, как весь их крамольный «Клуб-81» постепенно переберется к нам, и как потом нас, уже всех разом, прихлопнет КГБ; освеженный беседой, я заглядываю затем к главному механику (это мой давний приятель, поэт и, до недавнего времени — тоже кочегар), — спрашиваю: «Ты, я слышал, Бешенковскую берешь на работу?», — он отвечает: «Нет… Тут приходила устраиваться некая Кузнецова, я ей сказал, что мест нет, но — пусть, мол, заглядывает…» Кузнецова — это фамилия Бешенковской по паспорту и по мужу. Задним числом, не могу отделаться от нежданно закономерного вывода: именно этот наш разговор мог стать причиной тому, что Ольгу к нам так, в тот год, и не взяли. Но — нет: во-первых, она, устроившись на другое место, сама уже больше тем годом не заходила, во-вторых, приятель мой явно блефовал: он-то к тому времени Ольгу Бешенковскую знал, лично. Блефуй! Блефуй!.. — уже откровенно подсказывала нам с места сама эпоха, — и, задним же числом, я не могу не видеть, что тогдашнее «задание» выполнено было мной едва ли более, чем на двойку. Правда, никто его и не проверял…
1985-й… За год до этого мне пришлось самому уволиться из института (то есть — из институтских котельных), — и вот я опять вернулся, — начальство сплошь новое, коллеги — большей частью прежние, — но: «Знаешь, кто тебя завтра будет менять?.. Ольга Бешенковская!..»
Той первой встречи я, как раз-то, и не запомнил: небось, говорили о трубах да о котлах… С той поры Ольга, согласно графику, меняла меня регулярно. Или я — ее…
Вскоре, при сменах, говорили уже не об одних котлах-трубах: о литературе. Узнав, что я вхожу в литературную группу «Среда» (была такая, — г.г. 1984-88), Ольга тотчас же загорелась идеей нашего вечера у них в «Клубе» — и, почти тотчас, его организовала. Накануне напутствовала: «Слушателей придет мало, но вы не особо переживайте: у нас — всегда так… Единственное: могут прийти редакторы наших журналов, и, если их что-нибудь заинтересует — могут попросить». — «Каких журналов?» — «“Часы”, “Обводный канал”… Но — вы и тут не особо переживайте: они такие сейчас безобидные, что их даже КГБ при обысках не изымает…»
Вскоре — еще мероприятие, — уже в нашей с нею котельной: творческий вечер поэтов, работающих там (это — она, Лариса Махоткина и я). При оговоренном заранее стечении слушателей. При фотовыставке: фотоработы мужа ее, того самого Кузнецова (который и сам вскоре украсит собою список наших коллег) развешиваются на пожарном щите, на доске инструкций, на двери туалета… С последовавшей затем свободной дискуссией между авторами и слушателями (последние — также, поэты сплошь, но — не удручены честью проходить по ведомству данной котельной. Не всем дано…)
…Иногда мы обмениваемся стихо-посланиями.
«Лёша! Завтрак на столе,
Котел на месте.
Улетаю на метле
Сидеть на насесте…»
Сие означает, что Ольга злостно пренебрегла инструкцией и, не дождавшись, пока я ее сменю, отбыла на «насест» – будить сына в школу. Впрочем, котел, действительно (даже и по сей день) на месте, а на столе, действительно, завтрак: какая-то булочка, печенье, стакан с засыпанной в него (осталось кипятком залить) дозой кофе…
Впрочем, являлась и активной поборницей ТБ (техники безопасности):
«Помни! Если кран рабочий
Был закрыт не до конца,
Бедным деткам плохо очень
Жить без матери-отца...»
Это — один из плакатиков, в изобилии сочиняемых и развешиваемых ею по котельной. (Бьюсь об заклад, что этих произведений Ольги Бешенковской не знает никто!..)
С плакатика всё, пожалуй, и началось, — это уже 1988-й, — отопительный сезон в том году открылся несколько поздней обычного: в октябре, в самый канун дня второй («брежневской») Конституции.
«Из призывов ко дню Советской Конституции,
приуроченному к началу очередного отопительного сезона:
Да здравствует отопительно-созидательный сезон 1988/89 г.г.!
Да здравствует право поэта на труд кочегара, закрепленное Конституцией!
Да здравствует ОГМ (отдел главного механика) ЛГПИ — кузница кадров русской литературы!
Да здравствует русская литература — кадровый резерв ОГМ ЛГПИ!
Да здравствует байпас на Парнас!»
(NB: байпас — это обводная линия газопровода, т.е. — минующая газовый счетчик и прочие приборы, контролирующие как газ, так и нас).
Вскоре после открытия того сезона Ольга, подытоживая наш пересменочный разговор (на волне перестройки, он касается не литературы только, но, не в меньшей степени, и политики), — роняет: «И вообще, так всё гадко, — впору просто взять и учредить самиздатовский, чисто-кочегарский журнал, или альманах». Впереди у меня — сутки, чтобы вдоволь наиграться этой идеей — и чтобы затем поделиться ею с Ларисой Махоткиной, сдавая смену. И — началось!.. Но я сейчас не хочу распространяться об альманахе «Топка», — материалы о нем можно обнаружить там и сям, — я пишу об Ольге. Об Оле Бешенковской, с которой проработал в одной котельной семь лет, три из них — издавая на пару наш кочегарский альманах (Махоткина вскоре вышла из редколлегии).
Это был, как мне кажется, весьма здоровый тандем: с самого начала Ольга взяла на себя роль (приблизительно) плакальщицы по загубленным (и — действительно же, загубленным, зачастую!..) творческим судьбам — моим же уделом стало шутовское право трубить, что котельная — это есть Ясная наша Поляна, Шахматово, Михайловское… — поместье родовое, короче (что — и уже нисколько не ерничая — я подтверждаю тем, что и теперь, столько невероятных, по совокупности событий, лет спустя, я пишу эти строки, пребывая все в том же своем Михайловском, Шахматово… «Неурожайке тож»). Ольга с 1992 года живет в Германии. Редкими наездами в Питер, обязательно посетит (и не раз) нашу с ней котельную, чтобы с порога воскликнуть: «Как хорошо дома!»
Да, хорошо. Хорошо, не в последнюю очередь, потому, что сама Ольга не перестает и незримо (зато, постоянно) здесь пребывать, — нам уже не прервать общения и даже не изжить (и — ладно, и пусть себе, миленькие, живут!..) былых споров («Оля, — говорю ей, — это плохая вещь, печатать нельзя!» — «Я и сама прекрасно вижу, что вещь плохая, но — что же делать? Это такой несчастный человек, я всегда так старалась ему помочь, — почему ж нельзя?..» В этом — вся Ольга: не потому надо помочь, что кто-то ей помог (да и помогал ли ей кто...), не тому помочь, кто впоследствие «пригодиться» может, а беспомощному, несчастному человеку, тому, которому она уже помогала, помогает и будет помогать, и — пусть плохо, пусть будет и еще хуже всем, включая самого несчастного человека — не помочь нельзя, — то есть, в наст. случае, нельзя не печатать. «Валите, — предлагаю ей, — на меня, пусть думает, что это я — такой бука: взял и зарубил приличную вещь». Тандем тем привлекателен и плох, что он исключает кворум… Как это не странно, именно я, культивируя ерническое свое амплуа, в деле отбора оказываюсь куда ригористичнее Ольги, и, если она сознательно допускает /как оба мы понимаем/ ошибку, то мои «мудрые решения» рискуют обернуться ошибками, не оправданными — ничем;— и, мне кажется, мы еще и оба стараемся уберечь друг друга от разочарований, и это нам подчас удается… Вещь печатается таки в «Топке», предваренная «частным мнением одного из редакторов», в котором Ольга, средь прочего, призывает «господ коллег» к толерантности и плюрализму мнений; «пришли к консенсусу», как любил говаривать М. С. Горбачев).
Она живет в Германии. Прежние связи неминуемо рвутся, рушатся, — куда в большей степени, чем она может, понимая это, о том судить, — мне здесь это — нагляднее… Впрочем, и для нее, вероятно, это становится наглядным в пору ее нечастых кратких наездов, — далее же она отбывает опять туда, где «наводка на резкость» родней, привычней всего корректируется по 1992-му году. Небольшая сценка: зима, Чайный домик в запорошенном снегом Летнем саду, где вот-вот должен состояться поэтический вечер; вхожу — и первой, кого вижу — Ольгу, оживленно беседующую с Арсеном Мирзаевым. Подхожу и включаюсь в их разговор, в ходе которого Оля — вдруг: «Лёша! А почему Вы зовете его Арсеном?» — «Как же мне его звать, если он — Арсен?» — «Как? А Вы разве — не Якимчук?!.» — «Нет, — извиняющимся тоном, говорит Арсен, — я Арсен Мирзаев». — «Но — ведь вы были когда-то таким стройным юношей!..» — когдатошний юноша сокрушенно разводит руками… Спустя пару лет, вспоминая об этом вечере (альманах «Век XXI»), Ольга перенесет его из Чайного домика в «Летний домик Петра», — на другую сторону Невы…
Связи неминуемо рвутся (это — не говоря о том, что «иных уж нет…»), — вот еще одна, совсем недавняя сценка в Доме Радио, где, с тем же злостным нарушением чего-то, распивается нечто, — и тут я достаю из сумки серебряную рюмочку: давний Олин подарок. Так и объявляю: «Подарена Ольгой Бешенковской». И тут — совсем еще юная девица: «Ой! — правда? У меня есть ее книга “Подземные цветы”, — я ее так люблю!..» Что может быть благотворней тех бескорыстных связей, о зарождении, о дальнейшем развитии которых мы, на фоне столь наглядно рвущихся прежних, не можем — да и не должны, конечно! — подозревать… Что же касается меня, то со мной-то всё, как раз, ясно: у нас еще есть котельная, где всё — навсегда...
Котельная 2005
Светлана Бурченкова
Почти современные мемуары
Сложно говорить о человеке, которого давно знаешь… Вмешивается прошлое, часто присоединяется настоящее, образ – нет, не тускнеет, но обрастает, увы, совсем ненужными подробностями, которые могут заслонить главное, как быт – бытие...
К Ольге - в первую очередь - я отношусь с глубоким уважением. Не за талант, это все же – от Бога, а за умение останавливать мгновение, придавать ему форму – и дать уже всем нам возможность увидеть и понять всё то, что ей открывается с первого взгляда...
Удивительно ее мужество - в 90-х, когда – наконец-то – вспомнили о главном – литературе, когда можно было открыть любую газету и увидеть либо очерк об Ольге, либо подборку Ольгиных стихотворений, либо интервью с ней, вдруг – уехать, в никуда, в чужую страну, имея при себе только свои и чужие книги. ( «Не хочу делать карьеру на своей трудной судьбе...») Уехать, но и - остаться. 1992. Первый звонок «оттуда»: Света, представляешь, зашла в магазин, Господи, все бы это – да к вам, в Ленинград...
1993. Первый приезд и вопрос таможенника: « Куда Вы столько всего везете, ведь видно, что не продажу?» И ответ (с непонимающими глазами) – я стою почти рядом, встречаю – «Да вы что, не знаете, поэты голые ходят...» (И с тех пор всегда, каждый приезд – сумки для друзей, посылки с автобусом....)
Первая встреча: Ольга, я так рада, Ваша подборка в «Неве» великолепна! - Да, надо договориться, пусть гонорар передадут Олегу, ему сейчас очень тяжело...
Времена, увы, меняются, и мы, к сожалению, меняемся вместе с ними. Уже не нужно помогать нам продуктами и одеждой, книги перестали быть духовной пищей, а стали предметом ширпотреба, Запад – приблизился настолько, что перестал быть экзотикой. Но, как и в 91, когда под именем никому неизвестной Светланы Бурченковой вышла книга Ольги Бешенковской «Общая тетрадь», как и тогда, когда на робкий вопрос псевдонима – что же теперь делать? – был ответ – делать поэта, еще и в Литинститут тебя примут, уверена... Так вот, как и тогда, главное для Ольги – помогать, возрождать в человеке – человека, это – осталось. Работа в журнале – не для себя, надо же помочь, есть такие талантливые, их нужно публиковать. (Господи, если бы все редакторы так думали..) Интервью в газетах: два слова о себе, остальное – о других, им – важнее.. (Теперь слежу за публикациями Ольги Бешенковской по интернету).
Искренне гордиться чужими успехами, радоваться чужой радости, какое счастье, что это осталось, пусть не во всех, но – в ком-то...
Я благодарна господину Случаю: он свел меня с удивительным человеком и Поэтом – Ольгой Бешенковской. Спасибо – ему, и – спасибо Вам, Ольга.